Подарили мне на день рождения...

....испорчено ужасно настроение...
Сволочи проклятые, собаки!!!
Подарили, суки, в день рождения
Надувного Ичи Куросаки.

Не пойму совсем я, что мне делать с ним?
То ли выкинуть его, то ли надуть.
Или, может, все отдать обратно им?
Ладно, разберусь уж как-нибудь.

Я насос приладил Ичи правильно
И качаю, злость свою тая.
Лучше б подарили, суки, Халлибел -
Много счастья было б для меня.

Я бы из нее весь пластик выжал бы!
В дырку, мимо дырки, в задик, в рот!
Но мне подарили, суки, рыжего -
Он не Трес Эспада, а урод!

Вот надую и воткну иголочку!
Улетит резиновый герой...
Прямиком отправится к той сволочи,
Сделавший подарок мне такой.


Да, это мое.

@темы: złości

---

...разбить водную гладь.

Не имею привычки приветствовать ПЧ, но один успел это приветствие заслужить.
Я мог бы быть менее оригинальным, но пусть будет лысый с песней о любви и галлонами водного пространства.

@темы: jeden za dzień

---

....расхотелось?

- ...стремно, если у тебя на голове то же самое, что на лобке страстной зулусски.
(с)

Вообще-то кудрявые волосы - это дар. Дар, которым надо гордится и нести его с гордо поднятой головой, на которой эти самые волосы находятся. Да женщины, между прочим, спят всю ночь на бигудях, чтобы хоть как-то отдаленно напоминать те божества, у которых волосы вьются естественным путем.
Я, конечно, не признаюсь, что на самом деле я от природы - злой сероглазый блондинко, поэтому покрасился и сделал "химию", но... блин, Норма Джин покрасилась в блонд и стала Мэрлин!!!
Я вообще не про то.
Женщина, завязывай болтать, иначе я приду к тебе домой и съем тебя там вместе со всеми твоими волосами, неволосами и остальным.

@темы: złości

---

Пост о том, что я пишу

Склодовская-Кюри?!?!

@темы: Wężowy ogon króla małp

---

Хех.

Наверное, я все так же, как и раньше, не заслуживаю комментариев.
Удивительно, что даже спустя время, это слегка "ебет" меня.
Ебло бы больше, будь у меня хоть капелька ЧСВ.
Можно, конечно, слегка сократить этот пост до фразы "а ну все блять кинулись читать и коментить мой фик двухгодичной давности".
Но я этим не страдаю.
Может, пора начать писать "о том, что я пишу"?

Я просто выношу старое наблюдение о том, что чем тупее пост - тем больше к нему комментариев.
*ковыряет в носу*

@темы: arrancar-TV

---

Я не хочу домой.

Автор: был юн и глуп
Бета: красная красота, известная ныне, как  сказложоп
Фандом: "Темный Дворецкий"
Пейринг: Уилл/Нокс
Рейтинг: детский
Саммари: Сказка ли?

От автора: Автор с тех пор сильно подрос и фики о любви перестали быть похожими на сказки Кейт Ди Камилло, но именно под впечатлением от этих детских книжек, а так же под давлением неразделенной любви и был когда-то написано этот фик, который выставился только в моем закрытой дайре и на ролевой, которая уже прекратила свое существование. Помнят это вордомарательство только отчаянные старожили, вроде Грелля и Алисы. Но я вдруг набрался смелости, за что спасибо хочется сказать одному дайри-юзеру, который заставил меня вспомнить, как это было.

...готов ли ты убить того, кто вспомнит адрес мой?
(с)

так ангстуют только мудаки

Вы когда-нибудь задумывались о том, сколько именно правды содержится во лжи? Насколько настоящими могут быть чувства фальшивой истории? О том, насколько силен намек в сказке и намек ли это вообще? Рональд Нокс задумался об этом впервые, когда их взгляды в сотый раз пересеклись и прошло три секунды, он точно считал, прежде чем мир треснул, как старое стекло и рассыпался на осколки. Или это треснули его очки от пронзительного взора зеленых глаз начальника?
Они давно знакомы, но Уильям всегда держал дистанцию. Они давно работают вместе, но Рон до сих пор не знал о нем ничего: что он любит, кого любит, где живет, что предпочитает пить и есть. Ни одно слово Ти Спирса не выражало того, о чем он на самом деле думает. Инструкции, указы, отчеты…
Но не может же он думать отчетами и правилами? Не может же он никогда не ошибаться?
Нет, Ти Спирс ошибался. И довольно часто, просто он никому этого не показывал. Возможно, он даже самому себе боялся признаться в своих промахах. Начальник всегда прав. И точка.
Эта ночь досаждала ему, словно тошнотворный привкус во рту. Словно головная боль, словно кнопка, подложенная на стул, на котором он сидел. И этот дождь, так навязчиво стучал по окнам библиотеки, словно просился внутрь. Каждый день похож на предыдущий, здесь нет любви и радости. Только бумаги, только лампа, только…
- Нокс!
Рональд Нокс в этот самый момент сидел за столом напротив и, скрывшись за кипой книг, пытался спать на рабочем месте.
- Я не сплю, мистер Ти Спирс… - пробормотал Рон, поднимая голов с толстого фолианта, который служил ему подушкой.
- Это несерьезно, мистер Нокс.
А Нокс в этот момент как раз тер глаза. Хорошо, что за нагромождением книг его не видно. Он, словно за стеной, которую выстроил сам. Стеной крепости, пленником которой он и стал.
- А что, в таком случае, серьезно, мистер Ти Спирс?
Уильям оглянулся. В стекло окна позади него стучали капли дождя, и темное небо серело с востока. Там, за серо-черной пеленой с которой лилась вода, пряталось голубое небо, на котором догорали звезды. Начинался рассвет. Начало нового дня, бликами отраженное в стеклах его очков, невыплаканными слезами застывшее в холодных зеленых глазах.
Рука в черной перчатке прикоснулась к холодному стеклу. Словно он ощупывал это окно на предмет его реальности, словно надеялся почувствовать что-то, кроме холода... Словно хотел выйти через это окно навстречу новому дню.
Он знал, что любая попытка разобраться в своих чувствах – это распахивание настежь ящика Пандоры. Но, забывая о них, замуровывая их где-то в глубине души, он убивал себя. Настолько, насколько вообще может убить себя тот, кто был Смертью для тысяч.
Кто-то, со старых пленок, сказал, что больнее нельзя держать в себе долго, как долго невозможно не дышать и Уильям мог бы рассмеяться ему в лицо, если бы только умел смеяться. Он мог не дышать вообще.
А он спрашивал о том, что вообще может быть серьезным и, иногда, вопросы значат куда больше, чем ответы на них.
- Мистер Нокс…
Может, ему хотелось сейчас снять перчатку, провести по светлым волосам рукой, аккуратно, чтобы не разбудить. А может, отчитать за то, что все-таки сдался, все-таки уснул, подложив под голову толстую книгу.
Он поднимает голову, смотрит на Уильяма сонными зелеными глазами и поправляет съехавшие очки. А на правой щеке – красное пятно в виде тиснения обложки книги. И это было бы смешно… если бы только Уилл мог позволить себе смеяться. И эти губы, что не созданы для слов – лишь для поцелуев, приоткрываются, чтобы сказать что-то в оправдание своего сна.
- Мистер Нокс, идите домой, я сам все доделаю.
«…Я не хочу домой…» - сказали его глаза.
- Да, мистер Ти Спирс.
Если б он знал, как это трудно – уснуть одному. Если б он знал, почему эти зеленые глаза, такие же зеленые, как и у всех остальных, выражают столь беспредельный, дикий голод. Если бы он знал… как он не хочет домой.
Но, он все же встает, разминает затекшую поясницу и, подхватив пиджак, уходит.
Хлопок двери – как выстрел, как удар по лицу. Сколько лет Уилл будет слышать этот звук? Сколько лет он еще будет считать, что ничего, кроме него он услышать не должен? Ни шепота обрывками фраз, ни криков, ни молитв, ни песен… только хлопок, означающий то, что он снова один в этом кабинете. И ночь, которая казалась бесконечной, отступает. И дождь все так же настойчиво просится внутрь.
Перчатка ложится на подоконник, приоткрыв губы, он дышит на стекло и пишет кончиком пальца цитату с дверей метрополитена.
Кто-то сказал, что боль нельзя держать в себе, так же, как и нельзя надолго задерживать дыхание?


Вы знаете, что скрывается за улыбкой? Вы знаете, как сложно бывает порой смеяться? А ведь, кажется, это так просто – напрячь 20 лицевых мышц, чтобы создать на своем лице это приветливое и ласковое выражение.
С каждым днем Рональду Ноксу становилось все труднее улыбаться, а когда он только заступил на эту должность его, наоборот, тянуло делать это все чаще.
Улыбка – как протест против серых будней, как вызов, брошенный мрачному мужчине в костюме. Улыбка – как напрасная надежда получить улыбку в ответ, тающая с каждым днем, проведенным в этом кабинете, за столом напротив.
И ведь предыдущий жнец, занимавший эту должность, уходя с нее, сказал:
- Нахлебаешься горя с бюрократом ты. Эдакий ты живой и веселый, а у него в груди сердца нет – только часы тикают, отмеряют – насколько опоздал, да к которому часу отчеты сдавать.
А Рональд с самого первого дня своей шинигамской жизни никому не был нужен. Родители всегда заняты, няня вечно болтает по телефону, однокурсники о нем вспоминают, если только что-то надо. Даже милым девушкам из вышестоящих отделов организации он требуется лишь затем, чтобы развлекать их на скучных корпоративах.
Греллю Сатклиффу он, тем более, не сдался. Просто лишние уши для того, чтобы в них можно было слить рассказы о своих любовных приключениях. Он приходил и спрашивал «как дела» и не желал слышать иного ответа, кроме как «хорошо». Он влетал красным торнадо в комнату и злился, веселился, пел.
Рональду Ноксу его общение с Греллем часто напоминало диалог глухого с немым… Точнее, монолог, в котором Сатклифф высказывал все, что думает и чувствует, совершенно точно зная, что никто не возразит и не осудит. Да, если бы даже и пытался сказать, разве был бы он услышан?
Он приходил, говорил и, потрепав по голове, скрывался в ночи, каждый раз оставляя после себя куда больше вопросов, нежели ответов.
Иногда Рональд задумывался о том, было бы лучше, если бы Грелль вдруг на минуту замолчал для того, чтобы услышать своего безмолвного собеседника…
Нет, это невозможно. Он слишком занят своими собственными чувствами, своей любовью, ненавистью и горем. Он слишком погружен в свои собственные переживания, для того, чтобы вынырнуть на поверхность и увидеть, что еще кто-то, совсем неподалеку, так же, как и он, тонет, отчаянно барахтаясь. И… каждый из этих сотен тысяч утопающих мог бы помочь другому… но они слишком сосредоточились на том, чтобы спасти самих себя.
Даже Уильяму он был не нужен – каждую секунду их совместной работы Ти Спирс давал Ронни понять, что он и без него прекрасно со всем справиться, а на должность Нокса и вовсе назначили лишь для того, чтобы не обидеть «лапу», которая у Ронни была довольно мохнатой. По слухам, эта самая «лапа» вполне могла щелкнуть по носу Ти Спирса в случае, если тот сделает что-то не так. Но Уильям ничего не делал… ни хорошо, ни плохо… просто не делал.
«И вы здесь все такие несчастные, обиженные, горюющие и озлобленные. А я вам улыбаюсь так искренне, что скулы сводит от боли. Я смеюсь вам в лицо – у меня все хорошо!»
- Диспетчер Нокс, почему вы улыбаетесь? Кажется, ваша работа совсем не предполагает наличие этих клоунских гримас.
Уж кому, как не Ти Спирсу, который однажды пошел работать в цирк, говорить о «клоунских гримасах». Улыбка Рональда стала еще шире.
- А вы можете улыбнуться?
- У меня нет на это времени.
- Нет пяти сотых секунды для того, чтобы заставить работать двадцать лицевых мышц? – уточнил Рональд.
Ти Спирс поправил очки и… что-то изменилось во взгляде начальника. Он стал немного мягче, чуть-чуть теплее. Словно солнце в феврале, когда зима уже устала морозить, а до весны еще далеко, оно лишь заставляет слегка подтаять узоры на окнах, чтобы увидеть сквозь них… Наконец-то увидеть в стекле что-то кроме своего отражения.
- Улыбка предполагает искренность чувств, диспетчер Нокс. Я могу выкроить пять сотых секунд и напрячь необходимые мышцы. Честно. Но это будет не более, чем ложью. Вы ведь не считаете меня лжецом?
- А вы захотите улыбнуться – и улыбнитесь.
Это очень сложно – заставить захотеть другого сделать что-то, что выгодно тебе. Это очень страшно – стоять так близко и чувствовать расстояние, разделяющие их. Метафизическое расстояние между ними было гораздо больше. Именно оно мешало каждому из них преодолеть пару метров и повиснуть в объятиях друг друга. Но... надо ли?
- Я надеюсь, что тот бред, который вы несете сейчас, диспетчер Нокс, вызван переработкой и недосыпанием…
Он врал. И, больше врал самому себе, нежели Ноксу. На самом деле он ни на что не надеялся, ни во что не верил. Он просто знал и эти знания пугали его, как и всякие знания пугают того, кто владеет ими. О, сколько раз Уилл видел этот взгляд! Голодный, жаждущий. И сколько раз надежда в глазах, что смотрели на него сменялась отчаянием. А потом и оно уходило, оставалось только холодное спокойствие. Ти Спирс убивал и был, пожалуй, самым страшным из всех убийц – он убивал надежду, он выжигал душу до тех пор, пока белый пепел этого пожара не превращался в снег, холодной метелью укрывавший пожарище. От чего-то холодного не может быть тепла.
- …идите домой…
Как сложно сказать эти четыре слова, наверное, сложнее, чем «я люблю тебя». Ноги начинают дрожать, и взгляд опускается вниз. Язык не поворачивается и вместо четкого ответа – лишь неразборчивое бормотание.
- Что вы сказали, диспетчер?
- Не важно…
Рональд тогда нашел в себе силы заглянуть в глаза Уильяму. Это все равно, что смотреть в дуло пистолета, уже взведенного и готового разнести твою голову на кровавые ошметки мозгов и осколки костей черепа. И, самым безрассудным, пожалуй было бы сейчас его поцеловать.
Вы знаете, как сложно целовать? Казалось бы – все те же мышцы: язык, губы. Так просто – сделать шаг вперед и…
- Идите домой.
Это стоило бы сделать. Стоило бы заткнуть его рот поцелуем, чтобы он не произнес этих страшных слов, чтобы не отдал этот приказ. Потому что…
«Я не хочу домой… Я нехочу домой! Я НЕ ХОЧУ ДОМОЙ!»
- Да, конечно, мистер Ти Спирс…
Как часто мы делаем то, чего не хотим?

«Я кажусь себе бабочкой, которая пытается взлеть под огромным дождем. Каждая капля – точно булыжник, прибивающий ее к земле, причиняющий боль. Каждая капля смывает расписной узор с крыльев, превращая их в безрадостную, серую, точно этот дождь, пленку. Но она все равно пытается лететь, она жаждет неба…»
Хлопают двери реанимобиля, бригада людей в белых халатах склоняется над жертвой, смерть склоняется над ее пленками.
«…ты всегда была такой холодной! Ты никогда не позволяла себе даже улыбнуться мне. Ты всегда держалась так спокойно и сдержанно! Моя маленькая снежная королева… Ты ворвалась в мою жизнь июньской метелью, ты воткнула мне в глаз осколок, чтобы он видел лишь твои прекрасные черты… Ты вонзила мне в сердце осколок льда, чтобы оно, с каждым ударом чувствовало боль все острее. Оно билось только для тебя, а ты…»
- Адреналину два куба! Продолжайте массаж сердца! Готовьте дефибриллятор!
Фельдшер заставляет его дышать, наполняя легкие воздухом из мешка амбу, второй разбивает ампулы. В машине, кажется, слишком много народа, но там всегда найдется место для смерти. Смерти, что, склонившись над телом, просматривает пленки. О, как же мешают эти чертовы реаниматоры!
«…Мы так много времени проводим вместе. Мы болтаем обо всем, но осколок колет сердце и я больше не могу. Я должен сказать тебе о том, как сильно я люблю тебя. О том, как сильно я хочу увидеть твою улыбку. О том, насколько сильно мне хочется прижать тебя к себе и укрыть от дождя под своим большим зонтом…»
- На 4000… раз.. два… три… Разряд!
Тело подбрасывает вверх, ярко-зеленая линия кардиограммы на черном мониторе подпрыгивает вверх, из открытого рта стекает тонкая струйка слюны. В мертвых глазах стоят слезы… Он оплакивает их заведомо бесплотные попытки воскресить его.
«…А ты смотришь на меня. Так строго, так холодно. И требуешь, чтобы я шел домой. Но зачем мне идти домой, если там никогда не будет тебя? Зачем мне вообще идти куда-то без тебя? Зачем мне дышать, если я все это время дышал для тебя? Зачем мне жить, если смысл моей жизни смотри на меня такими холодными глазами… и говорит, чтобы я шел домой…»
- Четвертая минута без сердцебиения. Ставь на 5000 и давай еще разок… Раз… Два… Три… Разряд!
И непрерывный писк кардиографа. И смерть, готовая поставить печать о том, что суд над душой завершен.
«… Я не хочу домой… Я хочу туда… Я слышу визг тормозов, я чувствую удар, чувствую, как ломаются мои кости… но я не ощущаю никакой боли, кроме той, что рвет мое сердце от любви к тебе… И я лежу, раскинув руки. Смотрю в это беспощадное небо, оплакивающее меня. И капли падают прямо в глаза, которые я уже не закрою сам. И я вижу тебя. Неужели ты плачешь? Неужели ты хочешь, чтобы я вернулся? Но я так не хочу домой... без тебя….»
- 6000. Раз.. два… три… Разряд!!! Есть пульс!
Поскакала по монитору кардиографа ломанная кривая, легкие сделали вдох без посторонней помощи реаниматора, а усталый фельдшер поднял взгляд. Туда, где ему на мгновение почудился человек в черном костюме с чем-то длинным и блестящим в руках.
Пальцы в белой перчатке, измазанной кровью, медленно складываются, образуя известный жест средним пальцем.
- Не твой день, безносая…


«… я ребенок богатых родителей. Я тот, кто принял после их смерти бразды правления этой крупной компанией. Я тот, кто посвятил свою жизнь работе. Я был таким, каким хотели бы все видеть меня. Я был идеальным… до отвращения правильным. В моей работе нет и не было места эмоциям. Я без безжалостен к конкурентам, я без зазрений совести прибегал к услугам мафии и киллеров. Я шел к своей цели по лестнице из окровавленных тел и, когда оказался на вершине, мне вдруг захотелось спрыгнуть вниз и расшибиться к чертовой матери…»
Он лежал на асфальте, под ним расползалась лужа крови. А вокруг – толпы зевак, а мертвые глаза смотрят вверх. Туда, где пронзает серые тучи стрела уходящего ввысь небоскреба. И пленки. И надо судить.
«…Я никого не любил. Я женился, потому что мне нужна была жена. Я занимался с ней сексом, потому что мне нужно было зачать наследника. Без любви, без трепета. Движения вперед-назад, не более того. Меня волновала только работа, меня волновало лишь то, как сидит на мне новый костюм. И мне было плевать, что вы чувствуете! Я кричал на беременных сотрудниц, я не пускал в отпуск тех, кто мог мне понадобиться… Я делал все правильно, мною, точно роботом, двигал лишь холодный расчет. Я был слеп в погоне за прибылью, я забыл, какого это – чувствовать…»
Рональд склонился над телом. Ему был противен этот смертный, ему была противна его жизненная позиция и его мировоззрение. Он уже давно отправил бы его в ад, но… эти пленки надо досмотреть. Точно плохое кино, в котором главный герой не вызывает у зрителя ничего, кроме отвращения. И все его поступки – заведомо неправильные.
«…Я был слишком идеальным работником. И за это меня ненавидели. Я приносил в семью деньги, но деньги ли были им нужны на самом деле? Ребенку был нужен отец, жене был нужен муж, а я так и не смог им стать кем-то большим, чем кошелек в галстуке… Мне жаль… если б я мог, изменил бы все это…»
Когда мы делаем ошибки, мы не думаем о том, что ошибаемся. Но, если возвращаясь в прошлое, мы говорим, что могли бы сделать по другому, значит… Значит мы выросли и осознали, что то, что было сделано нами – ошибка. Осознали, чтобы больше не повторить ее.
«…а сегодня я ехал домой. Так бывает каждый день. Я приеду, поем, почитаю бизнес-газету и лягу спать. И услышу сквозь сон плач жены. Плач о том, что она меня не любит… Но, как всегда побоюсь утешить ее. Побоюсь, потому что я слишком долго был холоден к ней и она отвергнет меня… Но этого не случится. Я сбил человека. Он бросился мне под капот. Я видел его лицо до того, как треснуло лобовое стекло. Я не остановился...»
Полицейский обрисовывает мелом фигуру, похожую на сломанную куклу, а в стеклах небоскреба отражается небо. И дождь вперемешку со снегом бьет по зеркальной поверхности, сползает каплями вниз. И дробятся в стекле огни ночного города.
«…Я поднялся наверх. У меня словно выросли крылья. И я знал, что все равно не смогу быть нежным. Не смогу быть любящим. Потому что это сделает меня слишком слабым, уязвимым. И вместе с любовью я почувствую боль. Я слишком боюсь боли, чтобы жить… Я слишком многое понял, чтобы жить дальше и не чувствовать боли… Я прыгаю вниз. Я не хочу домой…»
Суд завершен. Тот, кто убил себя – имеет право на ад. Тот, кто раскаялся - право на рай. А тот, кто судил его – право на слезы. Или это просто дождь затекает за стекла очков?

Гремит вечеринка. Он наблюдает из угла, как наблюдает за подобными корпоративами всегда. Он не танцует и не пьет, но просто присутствует, потому что это необходимо. А сегодня он здесь, потому что наблюдает за Рональдом.
«Я надеюсь, ты счастлив сейчас. Честно. Я вижу, как ты смеешься. Интересно, о чем ты думаешь? Что за песни играют в твоей голове? Те же самые, что ты так часто напеваешь за работой? Или какие-то особенные? И потому, что ты так хорошо чувствуешь себя, мне хочется наблюдать за тобой…»
Он поднимает бокал, рассеянный свет преломляется сквозь стекло и шампанское. Пузырьки поднимаются вверх и мелкими брызгами повисают над поверхностью стакана. И хочется улыбаться, глядя на то, как улыбается он. Улыбается не Уиллу… ну и ладно!
«…Ты так часто прикасаешься к себе. Трешь подбородок, теребишь мочку уха. И прикрываешь рот кончиками пальцев. Так делают те, кто слишком много врет. Я вижу улыбки в ответ на твои слова. Над чем ты опять смеешься?»
- …и тогда осьминог говорит вомбату: «Эй, ведь пингвин сильнее тебя!».
Новый взрыв хохота. Градус крепчает и надо покинуть это место, здесь уже никто не хватится. Все слишком счастливы и… все так же эгоистичны. Счастье тоже может стать клеткой, не менее тесной, чем горе. Счастливые люди так же ужасны, как и те, кто несчастен. Так же слепы. Когда кто-то счастлив, он просто не может понять, как это – быть несчастным, он не может перестать радоваться жизни для того, чтобы начать сочувствовать.
«Зачем вообще…»
Уилл просто встал и ушел, прекрасно зная, что никто не остановит его. Никто не захочет, чтобы он остался, никто не дернет его за руку и не спросит… ни о чем.
Он поднялся наверх, в свой кабинет и снова, дыша на стекло, пишет о том, что хотел бы услышать. И, забирая пальто, уходит прочь из тепла и праздника на холодную снежную улицу. Зная, что его никто не остановит и, надеясь, что кто-то это все-таки сделает.
А в зале так весело. Смех и музыка… но Ноксу не хватает чего-то. Взгляда. Присуствия.
- Мне надо идти…
«Мне надо променять эти счастливые лица сотрудников, которые всегда мне рады, на одного… который никогда не улыбнется мне…»
И, может быть, это неправильно, но это – единственный выход. Через двери, вверх по лестнице. Прочь от музыки и смеха в тихий кабинет. Прочь от света, прочь в темноту, туда, где в тишине слышно, как падает на подоконник снег.
Когда ушла осень? Когда наступила зима? И… далеко ли еще до весны?
Хлопает дверь, чиркает спичка. И тень отступает, прячется по углам от яркого пятнышка желто-красного света.
Уилла здесь нет. Он ушел, он сейчас, наверное, уже далеко. На его плечах ветер и снег… Он ушел и оставил размытое пятно на окне.
Рональд подошел ближе. Набрав в легкие побольше воздуха, он снова и снова дышал на стекло и читал эти письма, послания вникуда пальцем по стеклу.
Я не хочу домой. Пусть здесь будет солнце. Останься. Останься. Останься. Это кофе похоже на яд. Доброе утро, стекло. Выхода нет. Останься. Останься. Вечность. Вселенная. Надежда. Навыворот мир. Его слезы пахнут проявителем. Останься. Массовое помешательство. Смертность. Изгнание. Что стоит? Я так же, как и ты. Ошибка. Утопия. Останься. Останься. Останься. Останься. Останься. Останься. Останься.
Останься, Рональд… Я не хочу домой.
Часто ли, когда читаешь написанное, слышишь, как кричит о том, о чем писал тот, кому принадлежат эти строки? Рональд никогда не слышал, как кричит Уилл, но почему то именно сейчас, читая эти послания на стекле, он ясно слышал этот голос… надрывный, полный отчаяния голос того, кто сам себя запер в холодную ледяную клетку и повесил огромный замок, ключ от которого выбросил в бездну ада. И теперь Рональд считал своим долгом спустится за ним в преисподнюю. Или найти отмычку.
«Эти чертовы стены, это проклятое окно! Весь мир сговорился и, точно живой, невидимыми пинками отправляет меня куда-то прочь. Прочь!!!»
Он вылетает из кабинета, словно спасается от пожара. На самом же деле горело только его сердце. Снова лестницы, переходы, коридоры… Холл. Двери. Скрип. Ветер задувает снег в просторное помещение, где он, ложась на пол, сразу же тает, превращаясь в грязные капли на сером мраморе.
Он вылетает на крыльцо библиотеки и замирает. Снег падает, кружится и блестит в свете фонарей. Снег танцует под тихую музыку, отзвуками доносящуюся из банкетного зала. Вальс, старый, как мир, играет, фальшивя, оркестр. И он видит того, кто не хочет идти домой. Того, кого он так хотел бы увидеть.
- Мистер Ти Спирс…
Так обращаются к тому, к кому обращаются с молитвой. С надеждой. С любовью.
- Да, диспетчер Нокс.
Он оборачивается. Судя по снегу, лежащему на плечах, налипшему на черное сукно пальто, он стоит уже давно. Так давно, что занесло снегом короткую цепочку следов от выхода до середины двора.
И снова между ними расстояние, огромная черная пропасть, в которую падает снег, в которой диким раненым зверем воет ледяной ветер. В которую упадет каждый из них, если сделает шаг навстречу.
- Уилл…
Так срывается голос, так дрожат ноги, оскальзываясь на заснеженном мраморе. Так дрожит, не то от холода, не то от слез, это тело. И он делает шаг. Другой. Третий. Сокращается расстояние между ними и последние движения – уже бегом, чтобы поскользнуться, чтобы упасть перед ним на колени.
- Диспетчер Нокс, вы пьяны…
Уилл протягивает руку, предлагая помощь, чтобы подняться. Но Рональд хочет стоять перед ним на разбитых коленях. И кровь, просочившись сквозь тонкую ткань брюк, пропитывает белый снег.
И этот взгляд снизу вверх. В нем с каждой секундой все больше отчаяния. Он смотрит мимо Уилла, куда-то в черно-серое небо, с которого сыпется снег.
«…Где-то в этой тьме есть свет, который я никак не могу отыскать. Может, это не тьма. Может, я просто слепой…»
И он опускается вниз, медленно встает на колени. Он хочет показать, насколько равными они могут быть. Он может показать, и показывает, что он тоже хотел бы встать перед Ноксом на колени, так же как и Нокс стоит перед ним. Он позволяет себе эту слабость, потому… потому что это – сила.
- Ну что вы…
- Уилл… - глаза фокусируются на его лице, которое выражает все такую же презрительно-отсужденную маску. Рональд смотрит на свое отражения в стеклах прямоугольных очков . Бледное лицо, дрожащие губы и слезы блестят в свете фонаря. Или это снег растаял?
- Я уже очень много лет, как Уилл, но все же предпочитаю, чтобы вы обращались ко мне должным образом и соблюдали субординацию, диспетчер Нокс.
Мы так боимся проявлять чувства, потому что боимся быть слабыми. И даже не знаем о том, что наши чувства похожи на воду, которая, как известно, всегда найдет себе путь.
- И встаньте с колен. И идите домой…
А он не может встать. Он уже достаточно долго был сильным и что-то треснуло, сорвалось и рассыпалось. Он сжимает руки и впервые, за долгие годы, говорит то, что действительно так давно хотел сказать.
- Я не хочу домой.
И надо бы ответить, но виснет молчание. Холодное, точно погода вокруг. И, кажется, слышно, как воет наверху ветер, как вальс отыграл и сменился на диско. Как трещит по швам и рвется на части его сердце. И надо бы ответить, но он молчит. Его губы заняты чем-то, что заменит тысячи слов. Холодные, бледные, нежные… желанные, как и этот поцелуй. Пусть не достаточно страстный, пусть продиктованный отчаянием, а не любовью. Но все же поцелуй.
- Впредь надо говорить о своих желаниях, диспетчер Нокс. Мы – жнецы, но не экстрасенсы.
- Поцелуйте меня еще раз…

Помните, мы говорили о том, что боль нельзя держать в себе, как долго нельзя задерживать дыхание, и о том, что для тех, кто не дышит, это заявление – ложь? Это не так. Особенно, когда боль не в тебе – она снаружи. Смотрит преданными зелеными глазами и ждет слов, действий, приказов…
Зима сменилась весной, снег давно растаял, но растаяло ли сердце того, кто позволил себе поцелуй? Рональд думал, что с того дня все изменится, но… Все осталось на прежних местах, словно он не стоял перед Уиллом на коленях, словно не целовал его. Словно все произошедшее – всего лишь его пьяная галлюцинация. Но тогда он раскрыл ларец Пандоры и все беды и сомнения вылетели прочь, точно птицы из душной клетки, и кружились с тех пор вокруг них.
Уилл вел себя так, словно ничего не произошло, но с каждой минутой ему становилось все больнее. А нет ничего страшнее боли, спрятанной под маской безразличия, которая вот-вот слетит прочь, обнажая истинные чувства. И надо было срочно избавляться и от боли, и от Нокса. Он решил, что безразличие – единственный способ помочь им обоим выйти из замкнутого круга. Но не забыл ли он о том, что осталось на дне ларца?
- Уже поздно, надо идти домой.
Окно раскрыто настежь, душный воздух давит на голову, противным звоном головной боли отдаваясь в висках. Тяжелые лиловые тучи висят над зданием, готовый вот-вот пролить вниз галлоны воды. И небо гремит вечерней апрельской грозой.
- Да, конечно, мистер Ти Спирс. А я останусь, у меня еще три отчета.
Он берет с вешалки пальто и, небрежно перекинув его через плечо, прощается. Рабочий день окончен и пора идти туда, куда он совсем не хочет идти.
Хлопает дверь, окна звенят от раската грома и с неба с шумом обрушивается неистово сильный дождь. В помещении становится еще темнее, тучи, окрашенные закатом в темно-фиолетовый цвет, становятся светлее.
И в какой-то момент, глядя на стену дождя за окном, Рональду показалось, что все кончено. Что… не рвет уже душу на части, не болит сердце. Перегорел? Рассыпался? Или устал биться рыбой об лед, пытаясь найти в этих бесстрастных глазах хотя бы искорку, хотя бы маленький намек на то, что его чувства ответны.
А стекло запотевает, медленно вырисовываются на нем надписи. На размытом фоне серо-лиловых облаков текст, написанный на нем, кажется еще ярче. Острее. Больнее. И надпись поверх всех других.
С чего мы начали?
Они начали сначала. Оттуда, откуда и положено все начинать. Они начали с рассвета и дождя. И с того, что он так и не сказал «поцелуй меня, иначе я умру». Но все, чему есть начало, должно всенепременно заканчиваться. Но… не так, совсем не так.
Он срывается прочь, хватая со стола какую-то книгу, распахивая настежь двери. Снова пролетают лестницы, повороты, коридоры, галереи и, наконец, открывается последняя дверь.
Рональд выходит на крыльцо и, щурясь, вглядывается в пелену дождя, за которым едва видим нечеткий силуэт того, кто забыл зонт. В мире жнецов синоптики так же врут.
Уилл мог бы сотню раз за это время дойти до дома и обратно, но… он шел медленно или же просто стоял на мосту и… ждал?
Он сделал вдох, словно собрался нырять в этот дождь и сорвался с места, поскользнувшись на крыльце. За спиной словно развернулись два крыла и, несмотря на дождь, он не бежал… он просто низко летел. Любовь дает крылья, а небо может подарить лишь тот, кого мы любим. Но в этот раз небо тяжелое, с него льется холодный дождь и вспышки молний освещают тучи. Нелетная погода.
Вода заливается зашиворот, ботинки промокли насквозь и одежда, мгновенно промокнув, прилипла к коже.
Рональд легко нагнал Уильяма, ведь нет ничего проще, чем погоня за тем, кто стоит на месте. Посреди моста. Посреди дождя и, словно не слыша всплесков воды за шумом и грохотом грозы, продолжает смотреть наверх. Он промок, растрепалась прическа, и кончики коротких темных волос чуть завиваются от воды. И блестят в свете молний капли на стеклах очков.
И невозможно удержаться, когда мокрая одежда подчеркивает то, что она должна скрыть.
Так бросаются на вражеские пулеметы герои, так кидаются под танки с гранатою в руке. Так срываются в полет… так летят в бездну. Так же отчаянно, как и Рональд, резким движением развернув к себе Уилла, впивается поцелуем в тонкие бледные губы, не давая тому возможности возразить или сопротивляться.
Смелость, проявленная от отчаяния – самое сильное чувство и самый великий подвиг. Велик он тем, что нет пути назад и нет возможности исправить то, что сделано. Смелость – это всегда безрассудство обезумевшего и всегда – самая крайняя степень выражения желания. А желания бывают сильнее обстоятельств. И надежда, оставшись на дне ларца Пандоры – всегда сильнее бед и сомнений.
Но сопротивления и не было. Его и не могло быть, потому что нельзя сопротивляться тому, чего желаешь больше всего на свете. Как нельзя долго задерживать дыхание.
Когда ты думаешь, что уже ничего в этом мире не способно тебя удивить, тронуть за душу и заставить сердце биться быстрее – ты врешь самому себе. Когда думаешь, что твои чувства мертвы, то всегда найдется тот, кто одним поцелуем-ударом оживит все то, что ты так долго хоронил, потому что боялся, что они причинят тебе боль.
Но не даром говорят, что если тебе больно, значит ты еще жив.
А дождь заканчивается, тучи рассеиваются, пропуская оранжево-красные лучи, рассекающие повисшие в воздухе капли. Сотней разноцветных полос расчерчивает вечернее небо радуга. Как долго могут целоваться те, кто не испытывает нужды в дыхании?
- Нам стоит идти домой?
- Я готов отправить в ад любого, кто вспомнит наши адреса, диспетчер. Я не хочу домой…

30 сентября 2009

@темы: muzyczna zamkrtka, Wężowy ogon króla małp

---

Хм-хм

После того, как люди потискали мои великолепные волосы (я пою, а они светятся), пычей у меня заметно прибавилось.
Вот оно - скромное обаяние броска в снег.
Правда интеллектуальной составляющей моей личности никто не оценил, но это мелочи.
Я слишком красив, чтобы быть еще и умным.


И пара слов о разрозненных впечатлениях, поскольку "я протрезвел и не хочу, чтобы вы что-то писали про..."

1. Поначалу я был немного испуган, но после первой порции снега за шиворотом заметно расшевилился. Поскольку я не хотел замерзать молодым.
2. Летучие Обезьяны — крылатые существа, сами по себе не злые, но опасные противники в случае сражения; долгие века подчинялись приказам владельцев Золотой Шапки. Уже пять тысяч лет назад имели достаточно прочную репутацию; одно упоминание об их дружбе со Стеллой заставило Арахну отказаться от битвы. (с) вики.
Простите, пани,я так ошибался в этих туфельках.
3. Гжегош. Когда это написано - это легче запомнить.
4. Халлибел - идеальна.
5. Ичи, ваша улыбка очаровала меня, поэтому я буду корчить вам рожи, чтобы вы чаще смеялись.

@темы: jeden za dzień, Wężowy ogon króla małp

---

.

Всё что угодно ты можешь построить,
Я разрушу и это, и не будем мы в ссоре.
Я следы размываю,
Я - море.
(с) Пилот

@темы: złości

---

Польша празднует день бабушки

@темы: kobiety

---

Блин.

Попытка написать фанфик по Бличу закончилась полуторастраничной критикой "режима Айзена".
Для полноты картины не хватает только издать там газету "искра", взгромоздить Баррагана на броневик и с криками "раньше было лучше" и "долой стены - мы хотим видеть, чем занимается наш сосед" пойти отвоевывать власть.


Алсо, какие-то феерические параллели между "приходом Айзена к власти" и "распадом СССР" в стиле "блять, что вы сделали с моей родиной, пидарасы".

@темы: złości

---

отстойники демократического государства

- Ты что, думаешь, что я - сумасброд и тиран?
- Нет.
- То есть ты смеешь со мной спорить?
- Ладно-ладно, вы - тиран и сумасброд.
- КТО ТИРАН И СУМАСБРОД!?!?

(с) конструктивный диалог с начальством

@темы: złości

---

...битый небитого...

Переодевался.
Заметила одна клуша синяки на моем несчастном теле, оставленные попытками осилить сноуборд.
Вы бы видели, как загорелись ее глаза.
- Тебя бьют дома? Бьют же? Бьют, да? - настолько жадно она выспрашивала меня на тему домашнего насилия, что я из шутки согласился.
- Да.
Всего избили, аха, прям места на мне живого нет. Реакция убийственная была:
- Бьет - значит любит!

@темы: złości

---

... а зачем?

…в тот самый момент, когда ответы были найдены, вопросы уже потеряли свое первоначальное значение. Они словно были забыты, оттеснены куда-то в сторону, заброшены на дальние полки, точно старые книги. И, как всякая книга, брошенная на пыльную поверхность, поднимает сероватое облачко, от которого мгновенно начинают слезиться глаза, так и этот последний вопрос, вспыхнув в подсознании почти что болезненным ударом по самолюбию, поднял из самой глубины души волну горечи.
Оставалось только наблюдать за ними. Наблюдать, как чуть увлажненные слезами, большие сиреневые глаза ребенка медленно прикроются бледными веками. А потом снова, широко распахнувшись, уставятся на собеседника.
Наблюдать, как он осторожно, словно извиняясь, улыбнется. И будет выглядеть так осмысленно, как никогда раньше. Впрочем, это часто проскальзывало. Этот взгляд, живой, яркий, разумный, выдавал его, как запинки в речи выдают актера, плохо выучившего роль. Все это время он мог общаться. Мог, просто не хотел.
Все это время он мог сложить пальцы рук в слова и предложения, так же легко, как делает он это сейчас. Сжимает, разжимает, раскрывает ладонь, указывает себе куда-то за спину, прислоняет к губам… нет сомнения в том, что он раньше все это мог.
И почему же все это не кажется не обычным обладателю серых глаз? То, что должно было восприниматься, как «о, ками, что такое ты делаешь?», воспринимается лишь легкой улыбкой. И чуть сощуренными ярко подведенными глазами.
Мальчишка говорит руками, указывает, обвиняет, обводит в воздухе невидимые восьмерки и тут же разворачивает, превращая их в знаки бесконечности. И серые глаза внимательно следят за каждым этим четким движением аккуратных маленьких пальчиков.
И странно то, что вопрос, исчезнувший тогда, когда заговорили его руки, вновь появляется, сорвавшись с тонких губ.
- А зачем им знать, что ты можешь?

@темы: Wpuść mnie [poprawnie]

---

...прилипнет.

0

@темы: złości

---

Кинк-фест, блять

Мне тут предложили написать фик, в котором занпакто Джио Веги превращается в напильник.
Кто такой Джио Вега?
Что такое напильник?




Слава йайцам, что я фиков не пишу.

@темы: złości

---

...сойти на крик шепотом

...Мы достаточно разные для того, чтобы перестать уже тратить килотонны глупых слов и ограничится действием.
Настоящая любовь вообще не признает слов.
Поэтому...

wszystko jedno, że powiesz

@темы: kobiety

---

Научу-ка я детей плохому

Этот пост я повторяю специально для Шестого.
Учись, родной, учись, пока я жив!

...кто-то сказал кому-то главные слова...

pierdolić (1 заниматься сексом, 2 презирать что-либо, 3 говорить глупости);
wypierdolić (1 выкинуть, 2 перебросить, 3 ударить);
popierdolić (1 попутать, 2 игнорировать);
zapierdolić (1 украсть, 2 убить, 3 нажраться в хламоту);
upierdolić (1 испачкаться, 3 скоммуниздить, забрать);
przypierdolić (1 ударить, 2 придти 3 вмешаться);
odpierdolić (1 ступить, сглупить, 2 отвалить (нах), 3 уговорить, );
dopierdolić (1 дать задание 2 добросить (денег в кошелек гайца) 3 закончить, 4 придти);
napierdolić (1 наворовать, иметь чего-то в избытке, 2 нажраццо, 3 воевать, набить морду, 4 ложь (напиздил мне с три короба), 5 очень быстро говорить);
spierdolić (1 убежать, 2 не придти, 3 сбросить (с чего-либо кого-либо) );
podpierdolić (1 украсть, 2 наябедничать);
nadpierdolić (1 вспомнить, 2 догнать, 3 доделать);
wpierdolić (1 побить, 2 сожрать, 3 войти, вбежать);
przepierdolić (1 потратить, 2 потерять, 3 проиграть, 4 прибить);
opierdolić (1 осудить, 2 облениться, 3 испачкать кого-то, 4 очистить (кулинария), 5 ощипать (кулинария), 6 продать (родину, напр.) 7 подстричь);
rozpierdolić (1 уничтожить, развалить, 2 разделить );
obpierdolić (1 уничтожить, 2 выпить бутылку водки);
nawpierdalać (1 оскорбить, 2 очень много чего-то насыпать, наложить/накласть, 3 нажраться (в зн. от пуза));
napierdalać (1 избить, 2 делать что-то очень хорошо, 3 учиться).
popierdalać (1 очень быстро бежать)

И пара слов о продажной женщине и употреблении ее в предложениях.

...скажите, как его зовут?

Kurwa, jak masz na imię? - Блять, как тебя зовут? - этим употреблением мы показываем крайнюю заинтересованность в получении ответа на данный вопрос.
Jak, kurwa, masz na imię? - Как, блять, тебя зовут? - здесь мы какбе недоумеваем, какого хера эта сука до сих пор не сказала нам, как же блять, ее зовут.
Jak masz, kurwa, na imię? - Как тебя, блять, зовут? - таким порядком слов в предложении мы указываем на то, что забыли, как же зовут собеседника и хотим, чтобы он нам напомнил.
Jak masz na, kurwa, imię? - Как тебя, блядь, зовут? - употребляется в случае, когда требуется подчеркнуть всю глубину того презрения, которое мы испытываем к спрашиваемому. Тут, как бе скорее "Какого хера ты на свет родился и тебе еще имя дали, говну такому"
Jak masz na imię, kurwa? - Как тебя зовут, блять? - это просто вопрос, но для того, чтобы он был немного длинее, добавляем слово "курва", как бы подчеркивая, что мы уже взрослые и мама разрешает нам ругаться матом.

@темы: arrancar-TV

---

!!!

Белорусский вокзал заминирован.
Эвакуируют людей.


Терракт? Или чья-то шалость?

@темы: jeden za dzień

---

...наши песни были злы, дороги - неисповедимы

...он взял из комода полотенце и со словами "Я иду мыться", завалился на диван.
Спит.



0_0

@темы: kobiety

---

Финк эбаут зэт.

....количество всевозможного хентая или яоя в котором принимают участие тентакли превышает количество видео с тем же содержанием, где участвует парень с розовыми волосами...

@темы: arrancar-TV